Мариам Петросян - Дом, в котором… [Издание 2-е, дополненное, иллюстрированное, 2016]
— Как когда-то хвост?
Крыса упала на матрас под шведской стенкой, каждую перекладину которой украшал выводок колокольчиков на шнурах, и они разом запели, как будут петь теперь каждую ночь, едва она шевельнется во сне.
Встрепенулись коты, отвыкшие от старой песни.
— Тебя не было целый месяц. А ведь уже пошел снег.
— Правда? — Крыса шарила по карманам. — Я принесла оттуда подарок. Подожди… где-то здесь. Вот, — она протянула кольцо на открытой ладони.
Рыжая присела рядом.
— Бери. Это аметист. Можешь вытащить и вставить куда угодно.
— С кого ты его сняла?
— С трупа, — хихикнула Крыса. — Бери. Он приносит счастье.
Они прислушались к крикам из телевизора. Кошатница сидела, закрыв глаза. По стенам четырехстрочными куплетами и подтеками краски сползали слова песен.
Вошла Русалка (где кончаются ее волосы?) с гитарой, на которой играла, как на мандолине, — нежный человек, говорящий шепотом (у нее под ногтями уж точно ничего нет), — и выжидающе посмотрела на них.
— Расскажи, Рыжик, — попросила она. — Как там было сегодня.
Рыжей не хотелось говорить о «тех» и о «там», но она знала: деваться некуда. Они ждали все трое. Тихо и терпеливо, никак не отозвавшись на ее «так же, как вчера», даже та, что вернулась, не зная ни о чем и не понимая, о каком «там» идет речь, — даже она ждала. Рыжая села, обхватив колени.
— Шли бы вы туда сами. Чего вы меня мучаете?
Они смотрели пристально, не шевелясь. За дверью самозабвенно вскрикивал телевизор. Десять пар глаз, считая котов.
— «Там», — начала она со вздохом, — все по-другому…
Дары лежали на матрасе, жалкие, если кому-то вздумалось бы над ними смеяться.
Молодая рептилия
Молодая женщина в бирюзовой куртке с откинутым капюшоном медленно идет по коридору второго этажа, останавливаясь перед настенными рисунками — теми из них, которые различимы. Она рассматривает их, приподнимая очки, и, хмурясь, читает надписи. Лицо она при помощи сложных ухищрений заставила выглядеть на несколько лет старше, чем на самом деле, но строгое выражение и поджатые губы выдают замаскированную молодость. Немногие встречные кажутся ей настолько странными, что она не решается заговорить ни с кем из них, а когда наконец обращается с вопросом к мальчику в ошейнике, он просто пробегает мимо с закрытыми глазами.
— Простите, вы не скажете…
Вопрос женщины повисает в воздухе. Уловив пронесшийся вместе с удаляющимся пареньком музыкальный шум, она догадывается, что он был в наушниках, и, пожав плечами, возвращается к настенным рисункам. Она идет вдоль стены, но чем темнее становится коридор, тем хуже видны рисунки. Наконец она останавливается и устало вздыхает, оглядываясь в поисках окон, которые вроде бы должны были здесь быть, но их почему-то нет.
Перед ней дверь с жирной меловой четверкой посередине. Женщина рассматривает ее так же внимательно, как до того рассматривала рисунки и, толкнув, входит.
Она в крохотном темном коридорчике. Из-за полуприкрытой двери музыка и голоса; она входит в эту вторую дверь — и на мгновение зажмуривается от яркого света. А открыв глаза, видит ворону. Ворона сидит на блестящей спинке кровати и смотрит на нее. Ворона и диковатого вида молодые люди.
— Здравствуйте, — говорит она им. — Вы здесь живете?
— Чтоб я сдох! — отвечает писклявый голос.
[Сфинкс]«Чтоб я сдох!» — сказал Табаки. А Лорд даже соизволил приподнять черные очки, за которыми прятался третий день.
Дамочку как будто принесло с улицы. Будь она по другому одета, я бы так и подумал. Что в Доме образовалась дыра, и в нее втягивает случайных прохожих. Лорд, наверное, тоже представил что-то в этом же роде, потому что посмотрел сначала на нее, а потом на стену за ее спиной. Проверил, есть ли дыра.
— Я, кажется, с вами поздоровалась, — сказал мелодичный учительский голос.
Табаки закатил глаза.
— Представь, Курильщик, — он повернулся к Курильщику, — у меня послеобеденный отдых. Я весь такой расслабленный и нежный. И вдруг — вваливается. Чужая! Наружная! На каблуках! С часами! Тетка! И здоровается! По-твоему, это нормально?
Женщина подошла ближе и уставилась на Шакала.
— И смотрит! — взвизгнул Табаки. — Тычет в меня свои лупарики!
— Мальчик, — начала женщина, — я вовсе не…
— Нет, смотрела! И сейчас! А у меня аллергия. Я иду пятнами! От тикалок, от гнусных циферблатиков! А вы навесили их и подкрадываетесь. И лупаете без стыда! И грязючите свежемакедонскомытый паркет!
У него так здорово получалось, что я даже испугался. А Табаки разошелся вовсю. Натянул на голову одеяло и всерьез пошел пятнами. Лорд утешал его, приподнимая одеяло с разных сторон, а Табаки вырывался и сердито шипел.
Женщина ошарашенно оглядывалась. В это время с ней все же поздоровались, хотя и не так, как ей хотелось. Ей под ноги подкатился Толстый, в полосатом, расшитом бисером пончо, прогукал что-то на своем языке и пустил слюнки от удовольствия, а может, от удивления. Безобидный, домашний цилиндрик на колесах. Совсем недавно искупанный.
Реакция женщины была ужасной. Такого визга я не слышал, наверное, с тех пор, как два года назад в класс во время урока Мымры забежал крысенок. Бедняга тогда так и остался на месте. Умер от разрыва сердца.
В этот раз никто не умер. Открыв глаза, я увидел, что гостья стоит на нашей кровати. Вернее, не стоит, а подпрыгивает, потому что Шакал пытается согнать ее оттуда подушкой. Там же, поблизости, Лорд и Курильщик, первый в полуобмороке от ее вопля, второй истерично смеется, уворачиваясь от мелькающих над ним каблуков.
— Караул! На помощь! — кричит Табаки.
От двери за происходящим мрачно наблюдает Горбач. Из-за его плеча выглядывает Лэри.
— Это еще кто?
— Не знаю, — говорю я. — Но приличные гости так себя не ведут. Я, во всяком случае, такого раньше не видел. Счастье еще, что здесь не было Слепого. Он бы не пережил этого визга.
— Помнишь крысенка? — спрашивает Горбач. Мы понимающе переглядываемся. — А тут еще Новый Закон приняли. Это же просто опасно, — заканчивает он свою, как всегда непостижимо разветвляющуюся мысль.
— Сфинкс, на помощь! — орет Табаки. — На нас запрыгивают!
— Цыц! — говорю я ему. — Не ори. Если этой даме угодно прыгать по нашим постелям, пусть себе прыгает. У них там, снаружи, маловато развлечений.
Женщина соскакивает в проход между строенной кроватью и кроватью Македонского, подальше от Толстяка, и стоит там, растерянно оглядываясь. Нанетта, вспугнутая криками и летавшая по комнате, пикирует мне на плечо. Я влезаю на спинку кровати и обозреваю произведенные на ней разрушения.
